О религиозном фанатизме
Монополия на истину вообще крайне опасна, ибо делает нас жесткими и жестокими, но, к сожалению, очень удобна, ибо освобождает от необходимости думать, выбирать и брать на себя личную ответственность за принятие тех или иных решений.
«Истина, принадлежащая толпе, которая требует крови…
Вот где начинается фанатизм.
Толпа, с которой мы встречаемся, читая Евангелие, требующая смерти
(и даже более откровенно: крови) Иисуса, —
может быть, одно из первых проявлений фанатизма в истории.
В недрах этой толпы рождается чувство исключительности
своей культуры, религии, идеи»
свящ. Георгий Чистяков «Вера и толерантность».
Вот где начинается фанатизм.
Толпа, с которой мы встречаемся, читая Евангелие, требующая смерти
(и даже более откровенно: крови) Иисуса, —
может быть, одно из первых проявлений фанатизма в истории.
В недрах этой толпы рождается чувство исключительности
своей культуры, религии, идеи»
свящ. Георгий Чистяков «Вера и толерантность».
Меня давно интересует тема фанатизма, особенно — фанатизма религиозного. Понятно, что сам по себе фанатизм — вещь далеко не только религиозная, полно фанатиков политических, научных, но тем не менее, религиозный фанатизм интересен больше прочего.
Вера фанатика, что интересно, чаще всего затрагивает сферы, которые веры, вроде бы, касаться не должны. Например, графический дизайн. Как шрифты или цвета могут оскорбить веру? Оказывается, могут, вполне. Выходит так, что шрифт может быть обновленческим или протестантским. Или менеджмент. Что, казалось бы, может быть менее религиозным? Но нет, — тоже вполне себе ересь. Ну и так далее, ересью можно обвинить любое проявление жизни, ведь главная цель фанатика — найти врага и более-менее сносную аргументацию. Можно даже не слишком логичную, главное, чтобы она запугивала обывателя. Найти ересь и еретика. Начать святую войну, ибо в войне — смысл существования.
Фанатик смотрит на тебя испытующим взглядом уже с первой встречи. И с первой же встречи видит в тебе противника. Врага. Предателя. Еретика. С какой бы мыслью или идеей ты не пришел к нему, разговор всегда перейдет в сферу его интересов. Ведь изначально он будет выстраивать разговор так, чтобы вывести твою ересь на чистую воду. Он будет заходить слева и справа, искать, где же скрылась твоя ересь. И в конце концов найдет ее. Может быть, она скрывается в неправильных книгах, которые ты читаешь. В джинсах, которые носишь. В людях, с которыми общаешься. В людях, к которым относишься без осуждения. В том, что не критикуешь все западное. В том, что открыто не выступаешь против перевода служб на русский. И так далее.
Вера фанатика, что интересно, чаще всего затрагивает сферы, которые веры, вроде бы, касаться не должны. Например, графический дизайн. Как шрифты или цвета могут оскорбить веру? Оказывается, могут, вполне. Выходит так, что шрифт может быть обновленческим или протестантским. Или менеджмент. Что, казалось бы, может быть менее религиозным? Но нет, — тоже вполне себе ересь. Ну и так далее, ересью можно обвинить любое проявление жизни, ведь главная цель фанатика — найти врага и более-менее сносную аргументацию. Можно даже не слишком логичную, главное, чтобы она запугивала обывателя. Найти ересь и еретика. Начать святую войну, ибо в войне — смысл существования.
Фанатик смотрит на тебя испытующим взглядом уже с первой встречи. И с первой же встречи видит в тебе противника. Врага. Предателя. Еретика. С какой бы мыслью или идеей ты не пришел к нему, разговор всегда перейдет в сферу его интересов. Ведь изначально он будет выстраивать разговор так, чтобы вывести твою ересь на чистую воду. Он будет заходить слева и справа, искать, где же скрылась твоя ересь. И в конце концов найдет ее. Может быть, она скрывается в неправильных книгах, которые ты читаешь. В джинсах, которые носишь. В людях, с которыми общаешься. В людях, к которым относишься без осуждения. В том, что не критикуешь все западное. В том, что открыто не выступаешь против перевода служб на русский. И так далее.
А потом он начнет вещать. И это будет вещание именно о его позиции. Фанатик не готов слушать аргументы. Тем более, он не готов попытаться самостоятельно разобраться в обсуждаемом предмете. Скорее всего его фанатизм строится на чьем-то чужом мнении или нарративе, на опыте другого человека, на ненависти и борьбе другого. Чужой опыт исследовать невозможно, значит нужна слепая вера.
Казалось бы, как такое вообще может происходить с христианами, ведь вроде бы христианство — вера в Того, Кто «трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит». Но как же тогда объяснить все эти войны, кровь, инквизицию, сожжения неугодных, еретиков, иноверцев? Бердяев пишет, что скорее всего это связано с сильнейшим чувством страха, окружающим жизнь человека, заболевшего фанатизмом. Повсюду дьявол. Он сильный и страшный. От него нужно защищаться самому и от него же нужно защищать Бога. Который для фанатика, конечно таков, что нуждается в защите. Дьявол сильнее.
Я убежден, что хотя и кажется, что фанатик — истово верующий, его вера намного слабее, чем у самого рядового верующего не-фанатика. Потому что доверие Богу, по крайней мере, Богу христианскому, означает и базовое доверие миру, чувство любви к другим людям, попытки осознать глубину и красоту окружающего мира. Наоборот, для фанатично настроенного человека любое углубление себя невозможно. Все, что может порушить веру (любые новые знания, любой новый опыт) — опасно. А значит, фанатик сужает свое мировоззрение из года в год все сильнее, до тех пор, пока не начинает жить в выдуманном фентезийном мире, где есть несколько авторитетов и можно не пользоваться правом своей воли.
Вообще свобода — вещь для фанатизма страшная. А страх — главный двигатель фанатизма. Это значит, что от своей свободы лучше отказываться, стараться переложить с больной головы на здоровую, то есть подчиниться либо какому-то более смелому человеку, либо вовсе — любому кодексу правил. Чтобы не было вариативности выбора, ибо выбор — страшен. Фанатизм близок инфантилизму. Человек, остановившийся в развитии, нуждается в твердой доктрине, в сильном руководителе, в четком плане действий, в регламентах по любому поводу. Все, лишь бы не сделать ничего самостоятельно. Потому что быть самостоятельным страшно.
Казалось бы, как такое вообще может происходить с христианами, ведь вроде бы христианство — вера в Того, Кто «трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит». Но как же тогда объяснить все эти войны, кровь, инквизицию, сожжения неугодных, еретиков, иноверцев? Бердяев пишет, что скорее всего это связано с сильнейшим чувством страха, окружающим жизнь человека, заболевшего фанатизмом. Повсюду дьявол. Он сильный и страшный. От него нужно защищаться самому и от него же нужно защищать Бога. Который для фанатика, конечно таков, что нуждается в защите. Дьявол сильнее.
Я убежден, что хотя и кажется, что фанатик — истово верующий, его вера намного слабее, чем у самого рядового верующего не-фанатика. Потому что доверие Богу, по крайней мере, Богу христианскому, означает и базовое доверие миру, чувство любви к другим людям, попытки осознать глубину и красоту окружающего мира. Наоборот, для фанатично настроенного человека любое углубление себя невозможно. Все, что может порушить веру (любые новые знания, любой новый опыт) — опасно. А значит, фанатик сужает свое мировоззрение из года в год все сильнее, до тех пор, пока не начинает жить в выдуманном фентезийном мире, где есть несколько авторитетов и можно не пользоваться правом своей воли.
Вообще свобода — вещь для фанатизма страшная. А страх — главный двигатель фанатизма. Это значит, что от своей свободы лучше отказываться, стараться переложить с больной головы на здоровую, то есть подчиниться либо какому-то более смелому человеку, либо вовсе — любому кодексу правил. Чтобы не было вариативности выбора, ибо выбор — страшен. Фанатизм близок инфантилизму. Человек, остановившийся в развитии, нуждается в твердой доктрине, в сильном руководителе, в четком плане действий, в регламентах по любому поводу. Все, лишь бы не сделать ничего самостоятельно. Потому что быть самостоятельным страшно.
Страх — движущая сила фанатизма. Человек боится неизвестности. Неизвестность, конечно, от недостаточности знаний. От знания поверхностного, без углубления, знания, в котором многое воспринимается на веру. Но углублять познания в религиозной сфере тоже страшно, либо сложно. И тут круг замыкается. К сожалению, из фанатизма достать человека нелегко. Потому что снаружи открыть эту дверь невозможно. А изнутри, пожалуй, невозможно еще больше. Ведь сама идея о допустимости различных мнений, о жизнеспособности разных мнений, идей, концепций — уже ересь.
Фанатику кажется, что истина одна, и что он ее, конечно, понимает верно. Он не хочет думать о том, что истина может быть сложной, многогранной и тем более — разнообразной. Он не допустит мысли, что истина и свобода — вещи одного порядка. Истина не может быть свободной. Она — только догмат, принуждение, подчинение. Мир фанатика прост, делится на черное и белое. Поэтому, в некотором смысле, разобравшись с тем, каких взглядов придерживается адепт, к нему очень легко найти ключик.
Николай Бердяев в эссе «О фанатизме, ортодоксии и истине» пишет:
Фанатику кажется, что истина одна, и что он ее, конечно, понимает верно. Он не хочет думать о том, что истина может быть сложной, многогранной и тем более — разнообразной. Он не допустит мысли, что истина и свобода — вещи одного порядка. Истина не может быть свободной. Она — только догмат, принуждение, подчинение. Мир фанатика прост, делится на черное и белое. Поэтому, в некотором смысле, разобравшись с тем, каких взглядов придерживается адепт, к нему очень легко найти ключик.
Николай Бердяев в эссе «О фанатизме, ортодоксии и истине» пишет:
“
«Инквизиторы бывали совершенно убеждены, что совершаемые ими жестокости, пытки, сжигания на кострах и прочее есть проявление человеколюбия. Они боролись против гибели за спасение, охраняли души от соблазна ересей, грозивших гибелью. Лучше причинить краткие страдания в земной жизни, чем гибель для многих в вечности. Торквемада был бескорыстный, отрешенный человек, он ничего не желал для себя, он весь отдавался своей идее, своей вере; истязая людей, он служил своему Богу, он все делал исключительно во славу Божью, в нем была даже мягкость, он ни к кому не испытывал злобы и вражды, он был в своем роде "хороший" человек. Я убежден, что таким же "хорошим" человеком, убежденным верующим, бескорыстным, был и Дзержинский, который ведь в молодости был страстно верующим католиком и хотел стать монахом. Это интересная психологическая проблема».
Фанатик убежден, что его задача — всех спасать. Спасать путем уничтожения всего инакомыслящего или хотя бы в чем-то на него непохожего. Поскольку он сам и есть эталон жизни, веры, догмата. Именно его судьба уникальна. У него в жизни присутствует четкий детерминизм, он чувствует в своей судьбе руку Фортуны и не переставая может об этом говорить. Так, для кого-то фортуной становится духовник, который раз и навсегда предсказал дальнейшее развитие событий в жизни. Для другого фортуной может стать чья-то идея, прочитанная книга, привлекательная и харизматичная личность, на опыт которого стоит примерять весь остальной мир. Для фанатика нет границ, для него благочестивая цель всегда оправдывает средства. Даже если путь к идее лежит через заповедь о запрете убийства, заповедь можно нарушить. Идею предать — нельзя. Кажется, именно такой фанатизм развенчивает Христос, убирая поднятые с камнями руки фанатиков от грешницы. О том же он говорит и фарисеям, разделяя заповедь о субботе и любовь к человеку.
Фанатизм, конечно, идет в ногу с сектанством. Сектант почти всегда фанатик. Потому что он принадлежит к кругу избранных, как правило, окруженных внешними врагами. Врагами хитрыми и пытающимися вести сложную войну, мимикрирующих под членов тесного круга избранных. Поэтому рассматривать всех кто вне нужно очень тщательно. Не менее тщательно стоит рассматривать и тех, кто внутри, ведь они тоже могут стать отступниками в любой момент.
В конце концов, фанатизм — одно из проявлений крайней гордости. Потому что гордость ослепляет разум, делает человека костным и неподатливым. Гордость заставляет всегда занимать учительскую позицию в то время, как мир возможно познавать только будучи учеником. Но побыв учителем гордому человеку уже очень сложно вернуться на ученическую скамью. Приведу цитату Бердяева по этому поводу, которую просто невозможно не представить целиком:
В конце концов, фанатизм — одно из проявлений крайней гордости. Потому что гордость ослепляет разум, делает человека костным и неподатливым. Гордость заставляет всегда занимать учительскую позицию в то время, как мир возможно познавать только будучи учеником. Но побыв учителем гордому человеку уже очень сложно вернуться на ученическую скамью. Приведу цитату Бердяева по этому поводу, которую просто невозможно не представить целиком:
“
«Фанатики ортодоксии, в сущности, не знают истины, ибо не знают свободы, не знают духовной жизни. Фанатики ортодоксии думают, что они люди смиренные, ибо послушны истине церковной, и обвиняют других в гордости. Но это страшное заблуждение и самообольщение. Пусть в Церкви заключается полнота истины. Но почему ортодокс воображает, что именно он обладает этой истиной Церкви, именно он ее знает? Почему именно ему дан этот дар окончательного различения церковной истины от ереси, почему именно он оказывается этим избранником? Это есть гордость и самомнение, и нет более гордых и самомнящих людей, чем хранители ортодоксии. Они отождествляют себя с церковной истиной. Существует ортодоксальная церковная истина. Но вот, может быть, ты, фанатик ортодоксии, ее не знаешь, ты знаешь лишь осколки ее вследствие своей ограниченности, сердечной окаменелости, своей нечуткости, своей приверженности форме и закону, отсутствию даровитости и благостности.
<…> Ультраправославно настроенная молодежь, которая не любит свободы и обличает ереси, себя почитает носительницей Православия. Это есть пример того, насколько идея авторитета противоречива и несостоятельна. Авторитет на практике никогда не стесняет его фанатических приверженцев, он стесняет других, их противников и насилует их. В сущности, никто никогда не подчинялся авторитету, если считал его несогласным с его пониманием истины. Исповедание какой-либо крайней ортодоксии, какой-либо тоталитарной системы всегда означает желание принадлежать к кругу избранных, носителей истинного учения. Это льстит гордости и самомнению людей. По сравнению с этим свободолюбие означает скромность».
<…> Ультраправославно настроенная молодежь, которая не любит свободы и обличает ереси, себя почитает носительницей Православия. Это есть пример того, насколько идея авторитета противоречива и несостоятельна. Авторитет на практике никогда не стесняет его фанатических приверженцев, он стесняет других, их противников и насилует их. В сущности, никто никогда не подчинялся авторитету, если считал его несогласным с его пониманием истины. Исповедание какой-либо крайней ортодоксии, какой-либо тоталитарной системы всегда означает желание принадлежать к кругу избранных, носителей истинного учения. Это льстит гордости и самомнению людей. По сравнению с этим свободолюбие означает скромность».
Схожие мысли высказывает и отец Г. Чистяков:
“
«Когда мы заявляем, что православие — это единственно верный святоотеческому преданию и единственно правильный способ веры, мы оказываемся учениками, увы, не святых отцов, а Суслова, Жданова, Андропова и прочих партийных идеологов, тех, кто насаждал марксизм, настаивая на том, что это единственно правильное и единственно научное мировоззрение. Монополия на истину вообще крайне опасна, ибо делает нас жесткими и жестокими, но, к сожалению, очень удобна, ибо освобождает от необходимости думать, выбирать и брать на себя личную ответственность за принятие тех или иных решений. Я уже не говорю о том, что она истину просто и сразу убивает, ибо истина может быть только свободной».